Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 3

Она распространялась на эту тему еще минут пятнадцать – Стаська за это время успела почти наесться; это, кстати, стало новой «воспитательной темой» для тети Альбины:

– Почему ты так быстро ешь, Настя? Это некрасиво!

– Тетя Аля, у меня просто нет времени, простите, но мне сейчас срочно надо… курсовик писать. – Про курсовик сочинилось на ходу, но сидеть тут и выслушивать нравоучения не хотелось.

– Точно? – Тетя Альбина прищурилась. Она вообще считала себя очень проницательной особой и весьма этим гордилась. – А вот я в твоем возрасте сама курсовиков не писала! За меня их делали мальчики! И это при том, что на нашем потоке мальчиков было всего трое, а девчонок – сорок с лишним! А ты, радость моя, похоже, совсем мужчинами манипулировать не умеешь!

Спорить было глупо, но сдерживать свой язык Стаська не умела никогда.

– А по-моему манипулировать кем-то – вообще непорядочно.

Тетя Альбина высоко подняла подщипанные брови:

– Да? И ты никогда-никогда этого не делала?

Стаська уже совсем было открыла рот, чтобы ответить отрицательно, да точно так же и закрыла. Разве не она вчера строила глазки Димке Мельникову, чтобы он уступил ей свою очередь пострелять? И разве это не манипулирование?

– Это надо уметь! – Тетя Аля назидательно подняла указательный палец с длинным ногтем ядовито-розового цвета. – Причем так, чтобы тебя не заподозрили в манипулировании! А ты – пацанка, да и только. Марина, – она снова повернулась к маме, – ты должна что-то делать! А то мы ее никогда замуж не выдадим!

Мама подмигнула Стаське, и та ретировалась из комнаты. Предстояло просидеть в четырех стенах часа четыре – меньше тетя Алевтина никогда не гостила.

Но – не в этот раз. Минут через сорок мать позвала Анастасию попрощаться с гостьей.

– Девочка моя! – Мамина подруга несколько раз поцеловала ее в щеки. – Ты ведь такая красавица! И совершенно не умеешь своей красотой пользоваться! Если подчеркнуть то, что надо, и скрыть то, что не надо, ты вообще сто очков форы дашь любой голливудской красотке!

Стаська разубеждать тетю Алю не стала: сто очков – так сто. Правда, после того как за гостьей закрылась дверь, она принялась разглядывать себя в зеркало. Лицо как лицо: нос, два глаза и рот. Лоб высокий – «мужской», как сказала тетя Алевтина, рекомендуя сменить прическу и прикрыть лоб челкой. Нос – острый. Рот? Ну да, рот – ничего, только все девчонки, которые помадой пользуются, рисуют себе губы не хуже. Волосы – да, волосы просто роскошные. Подруги говорят – «золотые». На самом деле рыжие, конечно. Она в детстве сильно переживала, что одна рыжая в группе садика, но мама сказала: своей непохожестью гордиться надо, а не переживать. Вот она и гордилась. И даже когда в первом классе две девочки попытались поддразнить, сообщив, что она «рыжая-бестыжая», она гордо ответила, что волосы у нее – червонного золота (правда, потом пришлось у мамы узнавать, что же именно означает это выражение), а дальтоников ей просто жаль. Девочки, видимо, слова «дальтоник» не знали, потому притихли, и больше Стаську никто и никогда из-за цвета волос не дразнил.

– Что, любуешься? – поехидничала мама.

Стаська смолчала.

– Я пойду сериал смотреть.

– Опять «Великолепный век»?

Сериал этот Стаське не нравился, хотя целиком она ни одной серии так и не видела. Героиня не нравилась. «Наша соотечественница, наша соотечественница…» – ну, чем тут, спрашивается, гордиться? Тем, что, попав в звериное логово, сама таким же зверем стала? Что по ее приказу убили ни в чем не повинного мальчика, сына ее соперницы? Вот интересно: Бориса Годунова, который то ли отдавал приказ прирезать царевича Дмитрия, то ли нет, считают детоубийцей. Он, стало быть, сволочь, за власть ухватился, а законного наследника ради этого прирезал. А Роксолана? Убила чужого ребенка – ладно, может, детей своих спасала, а то благодаря османской традиции он, когда стал бы султаном, всех единокровных братьев-конкурентов велел бы придушить, заодно и вместе с их потомками, дабы других законных претендентов на престол просто не было. Ну, да, женщина-тигрица любой ценой спасает свое потомство… А как она со своими собственными сыновьями поступила? А с мужем? И почему-то она при этом является национальной гордостью. Нелепость!

Впрочем, Стаськина мама так не считала.

– Ты судишь по книге, – всегда говорила она. – А в книге, во-первых, авторский вымысел присутствует. А во-вторых – ты же не знаешь всех ее обстоятельств!

– Какие могут быть обстоятельства, чтобы натравливать сыновей друг на друга? – всегда отвечала Стаська.

И на этом их спор обыкновенно заходил в тупик, потому что переубедить друг друга спокойно не удавалось ни одной, ни другой обе срывались на крик, потом ссорились и до утра друг с другом не разговаривали.

Кстати, книгу Стасе именно мама и дала прочесть. Хотела приобщить, так сказать. Сама она, учительница истории, изо всех сил старалась приобщить дочь к любимому предмету. Так что пока сверстницы читали сперва о приключениях, а потом – о любви, Стаська осилила кучу книг об известных исторических персонах. И художественных, и документальных. Нельзя сказать, что это принесло ей хорошее знание истории. Скорее, наоборот: девочка увлеклась вдруг математикой и физикой и однозначно решила, что будет получать техническую специальность. Правда, по истории Стаська всегда имела твердую пятерку, но знания получались какими-то разрозненными. То есть, к примеру, она хорошо знала историю Генриха IV, а Генриха III – уже намного хуже, к тому же для нее стало настоящим откровением, что, оказывается, английская королева Елизавета I правила примерно в то же самое время, ведь к ней сватался герцог Анжуйский, да и сама она рассматривала вариант выхода замуж за принца Бурбона, будущего Генриха IV. А что самое интересное – на ней собирался жениться и Иван Грозный! Что вообще как-то в голове не укладывалось: во Франции уже Генрих III, а у нас – еще Иван Грозный! И это при том, что даты основных исторических событий она знала – мама выучить заставила. Просто пазл никак не хотел складываться в общую картинку. То ли она была не приспособлена к занятиям историей, то ли – мама переборщила с «прививанием любви» к предмету, который обожала сама.