Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 46

К оглавлению

– Мой сын мертв?

Кто-то вытирал ее лицо влажной тряпицей, кто-то настойчиво продолжал совать чашку.

– Мой сын мертв? Отвечайте!

– Сын хасеки жив.

Жив! Жив! Ее кровиночка жива!

– Но он не жилец на этом свете…

– Не жилец?!

– Он родился раньше срока… Восьмой месяц… Ребенок не жилец.

Да это она и сама знает, что он недоношенный. Ну и что? Ах да, почему-то считается, что семимесячный ребенок жизнеспособен, а восьмимесячный – нет.

– Принесите мне моего ребенка.

– Моя госпожа слишком слаба…

– Я. Сказала. Принесите. Мне. Моего. Сына.

Господи, какой крохотный! Михримах была больше, а уж Ильясик вообще родился богатырем. Сколько в нем весу? Килограмма два? И то от силы…

Это она виновата! Она – и никто другой! Малыш сидел на голодном пайке; как он вообще выжил – непонятно. Но он будет жить. Она клянется: она сделает все, чтобы малыш выжил!

Она схватила малыша и приложила к груди. Господи, он хотя бы может сосать?

Малыш вдруг крепко вцепился крохотной ручкой в ее грудь. Он хотел есть, и он хотел жить!

– Мы выживаем, маленький. Будем жить!

Дальше ее дни стали подчинены только одному: крохотному красному существу с неожиданно голубыми глазками. Она кормила крохотного Сулеймана, который официально еще никакого имени не носил, тогда, когда ему только хотелось. Он спал в ее кровати, а она полудремала-полубодрствовала рядом, боясь придушить малыша. Часто носила на руках, разводила и сводила крошечные ручки, делая какое-то подобие гимнастики. Если с историей дело обстояло плохо, то с уходом за недоношенными детьми – еще хуже: историю она хотя бы изучала и благополучно забывала, ответив на вопросы преподавателя, что касается младенцев – эта тема ее вообще никогда не интересовала прежде.

В первые дни она почти не вспоминала об Ильясе и Михримах, а потом вдруг ужаснулась этому: одного, маленького, чуть не потеряла, но это же не повод утратить контакт с двумя старшими!

Малыш часто хныкал; на полноценный плач у него не хватало сил.

Все остальное, кроме этих трех созданий, в каждом из которых текла ее кровь, казалось, не интересовало ее вовсе.

Однако когда вошла служанка и сообщила, что ее ожидает Хасан, выяснилось, что интересует, и очень. Данное самой себе обещание забыть о политике и заняться исключительно детьми оказалось невыполненным.

Кстати, в тот день, когда Хюррем приснилось, что она умерла, к ней пришло решение проблемы. Испания должна быть отдельным государством. Достаточно сильным. Но одной-единственной Испании владычицей мира не стать. А вот Священная Римская империя должна прекратить свое существование. Для этого… Для этого нужно для начала усилить Венгрию, чтобы Фердинанд, правитель Австрии, обратил свой взор не на владения зятя и шурина (он женат на сестре Лайоша, венгерского короля, а его сестра за Лайошем замужем), а на трон, принадлежащий старшему брату. Заодно свержение «Божьего знаменосца» могло бы предотвратить и целый ряд войн с Османской империей. Да, такой вариант был бы идеальным. Но вот как его достичь – над этим еще следует подумать.

Глава 18

Сулейман вернулся только через четыре месяца. До этого были письма – веселые и грустные, в стихах и прозой. Наполненные любовью и желанием поскорее снова увидеть ее. Но в них не было того, чего так ждала она: информации о том, насколько успешно прошло сражение, и о том, что он сделал с пленными. Сдержал ли свое обещание? Или – не вспомнил о нем, опьяненный победой? А может, сознательно нарушил, казнив всех пленных, потому что именно такого поступка от него ожидало его войско.

Впрочем, в очередной раз выяснилось, что она плохо знает своего мужа.

– Если я пообещал, значит, свое слово сдержал, – надменно бросил он ей в ответ на ее робкий вопрос; видно было, что он обижен.

– Да, у нас… на моей… там, где я родилась, говорят так: «Не давши слова – крепись, а давши – держись».

Они замолчали; Сулейман явно думал о чем-то другом.

– Послушай, мне Хасан рассказал о мятеже…

– Каком? – спросила она и тут же прикусила язык; ляпнула не подумав – а получилось, будто хотела скрыть. Ведь и так понятно, о каком именно. – Но ведь мятежа не случилось.

– Не случилось. Благодаря тебе, любовь моя, и твоему Хасану.

– Ну, больше все-таки благодаря Хасану. – Она потерлась щекой о его руку. – Если бы не он, мятеж предотвратить бы не удалось.

– Но предположила, что он возможен, именно ты.

– Опять же – благодаря собранным Хасаном сведениям.

– Но отправила его собирать сведения ты! Стало быть, ты предполагала, что такое возможно.

Нет, не предполагала – просто знала. Но можно было бы и предположить, будь у нее побольше фактов для сопоставления.

– Многим просто не нравится, мой султан, что рядом с тобой…

Хорошая возможность свалить Ибрагима, верно? Ведь его ненавидят гораздо сильнее, чем всех остальных иностранцев при троне. Нет, не всех, ее не любят еще сильнее.

– …что рядом с тобой столько не турок.

Ну да. Жена – хохлушка. Великий визирь – грек, как и «придворный зодчий» Синан-бей, архитектор построенной в память предыдущего султана Селима джамии Селимие и его тюрбе.

Лала Мустафа-паша – босниец. Впрочем, об этом турки как раз предпочитали не вспоминать: разве был в войске еще один настолько талантливый и любимый солдатами полководец?

Аяз-паша – албанец, или, как говорят здесь, арбанаси. Ну, об этом тоже никто не вспоминает, Аяз-паша не настолько заметная фигура, чтобы о нем вспоминать вообще.

– Это мое дело, – нахмурился Сулейман. – Возле меня – друзья сердца моего, люди, которым я могу доверять. Никто не смеет указывать султану, кого ему приближать, а кого – отдалять. Тебя, моя радость, я не променяю на всех турчанок государства.