Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 5

– Мама, твоими стараниями ее… биографию я знаю достаточно неплохо.

– Прости. Просто, ты же знаешь, это одна из моих любимых тем. Но она в самом деле – женщина, заслуживающая уважения. Женщина, которая сама себя сделала.

Стаське вдруг стало скучно.

– Мам, я не хочу с тобой спорить. Все равно ни к какому общему знаменателю мы не придем.

На экране поводила роскошными плечами хасеки Хюррем, одетая в невообразимо роскошное платье. Мама почему-то смотрела в стенку.

– Ма, ты чего?

Та пожала плечами:

– Почему-то на секунду подумалось…

– Что?

– Да так, глупости. Спокойной ночи, Стаська.

– Нет, ма, скажи!

– Подумалось, что не хотела бы я для тебя такой судьбы. Султанша, великая женщина, практически – соправительница… А все равно не хотела бы, нет.

Стаська засмеялась и чмокнула ее в нос.

– Ма, да мне это и не грозит! Сейчас уже никто никого ни в какие гаремы не продает. Кстати, ты как думаешь, как ее на самом-то деле звали? Анастасия или Александра?

Мама усмехнулась:

– Не знаю. Я настолько привыкла, что она Анастасия, что когда узнала, что у нее могло быть и другое имя, попросту не восприняла его. Да какая разница? Большую часть жизни ее звали Хюррем, так что именно это имя и есть настоящее. А почему ты спросила?

Дочь пожала плечами:

– Не знаю. Просто так. Ну, спокойной ночи! Не сердись, хорошо?

Мама кивнула:

– Не сержусь.

В своей комнате она засела за Интернет. Хюррем хасеки Султан, ее грозная свекровь Хафса Айше, у которой на самом деле было четверо сыновей, а никак не один; лукавый Ибрагим – то ли грек, то ли итальянец, который способствовал заключению союза между турками и французами. Вот и союзник был бы для Роксоланы, реши она уничтожить Англию – ведь как французы к англичанам всегда относились, известно даже тем, кто с историей почти не знаком.

Сын соперницы Махидевран, который был казнен, когда ему было аж тридцать восемь – с чего Стаська, спрашивается, взяла, что Роксолана настроила своего мужа против чуть ли не подростка? Ей почему-то казалось, что Мустафе было лет шестнадцать-семнадцать…

Конечно, тридцать восемь – тоже не возраст для того, чтобы умирать. Но в тридцать восемь он и в самом деле мог что-то замышлять против своего отца. С другой стороны – замышлял ли? Или все-таки алчная женщина решила любой ценой посадить на престол именно своего сына?

Информации было много, и она была противоречивой. Ну и ладно. В конце концов, ей-то это зачем? Ну поинтересовалась, и ладно. Все равно никогда не пригодится. Разве что перед подружками «блеснуть», когда те снова сериал начнут обсуждать.

Под конец девушка запустила фильм. Она посмотрит одну серию; только одну – и будет спать. Но, конечно, выполнить данное самой себе обещание не удалось: какое там – одну серию! Вслед за первой было решено посмотреть «только половинку второй», потом – пока не наступит развязка очередной интриги…

Заснула Стаська уже под утро; правда, вставать надо было рано, но и два часа поспать – тоже неплохо, тем более что следующий день обещал быть не слишком-то сложным.

Утром по будильнику девушка не встала. Когда обеспокоенная мама решила заглянуть в комнату дочери, добудиться Стаську она не смогла. У дочери были теплые руки и ноги, но пульс едва прощупывался.

Приехавшая через несколько минут «Скорая» привести девушку в сознание не смогла, и Анастасию Самойлову, восемнадцатилетнюю студентку политеха, увезли в больницу.

Глава 2

Запах. Она пришла в себя из-за запаха. Пахло морем, солью и потом. Немытыми мужскими и женскими телами. Табаком. Какими-то специями. Прогретым солнцем деревом. Целый букет – и, что самое странное, ни на что не похожий.

Легкий ветерок погладил ее по щеке, словно мама рукой провела. Подхватил прядь волос, пощекотал по носу и…

Стаська открыла глаза. Стенка. Деревянная. А если повернуть голову… Батюшки! Море! Почему?!

– Она очнулась.

Чья-то шершавая ладонь коснулась ее щеки. Стаська дернулась и попыталась сесть. Получилось. Господи, где она и что вообще происходит?!

Она лежала, а вернее, уже сидела на сбитой из досок широкой скамье, под полотняным навесом, на палубе галеры. Впрочем, может, и не галеры, черт его знает, как назывались у турок гребные суда! Десятка два голых по пояс мужчин под звук барабана, задающего темп, то наклонялись вперед, то отклонялись назад, тягая громадные весла.

Кино. Конечно, это снимают фильм, а она играет… главную героиню?

Ага, конечно! Такие фантазии хороши в двенадцать лет, ну, в пятнадцать, а в восемнадцать девица вполне заурядной внешности, да еще и студентка не какого-нибудь там театрального института, а вполне приземленного политехнического никак не может рассчитывать на главную роль в «костюмном» фильме.

Впрочем, предположение, что она на самом деле плывет на галере, потому что ее… ну, скажем, похитили и везут продавать, было еще более невероятным.

– Где я?

Стоящий рядом толстый дядька в красных шароварах и жутко грязной рубахе, распахнутой до самого пупа – один-в-один пират из какого-нибудь фильма о Синдбаде-мореходе, – быстро залопотал на непонятном языке.

– Он говорит, ты наконец-то пришла в себя! Он говорит, ты очень сильно ударилась.

Девушка сидела прямо на палубе, поэтому Стаська ее сразу и не заметила. По-русски она говорила с акцентом, но понятно.

Пузатый что-то еще сказал и отошел.

– Что он говорит? Где мы? И что вообще происходит?

– Ты ничего не помнишь? Бедненькая! – Девушка ласково погладила ее по голове.

Со слов Малиши – так звали новую знакомую, – их везли в Стамбул. Продавать. Они были товаром. Рабынями. И ей это не снилось. Или снилось?..