Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 60

Ильясу уже исполнилось десять; Хюррем ласково называла его «мой защитник», вспоминая, как он, совсем малыш, готов был защищать маму своей деревянной сабелькой. Впрочем, он и сейчас был привязан к маме очень сильно, гораздо сильнее, чем к отцу. Хотя Сулейман, прислушавшись к ее советам, достаточно много времени уделял общению и с Ильясом, и, конечно, со старшим сыном, Мустафой, который достиг уже семнадцатилетнего возраста.

«Переходный возраст» Мустафы проходил достаточно сложно, и для Хюррем это оказалось серьезным испытанием. С детства из книг и фильмов у нее сложилось впечатление, что в шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом веках взрослели гораздо раньше и гораздо быстрее. Тем более – мальчики. Может, конечно, этот вывод был сделан на основе истории д’Артаньяна, который в восемнадцатилетнем возрасте приехал завоевывать Париж.

Однако Мустафа в свои семнадцать являл собой средоточие всех проблем подросткового возраста; сама Хюррем в той жизни, когда она была Стаськой Самойловой, как ей казалось, своей матери столько хлопот не доставляла. Правда, мнение мамы, наверное, немного отличалось бы. Но Стаська устраивала «выбрыки» в пятнадцать!

Он ревновал отца к Хюррем и к другим детям; выражал недовольство, когда тот слишком ласково общался с Ибрагимом.

Он ревновал Ильяса: хотел стать ему настоящим другом, а сводный брат больше тянулся к матери.

Он ревновал саму Хюррем, требуя внимания чуть ли не больше, чем близнецы и Сулейман-младший.

И наконец, после посещения своей матери (а он бывал у Махидевран обычно каждую неделю, если только Сулейман не брал его с собой, уезжая в какую-нибудь провинцию или отправляясь на охоту) он становился совершенно невыносимым.

Сулейман ожидал от нее помощи, но что она могла сказать? Что он должен запретить сыну видеться с матерью? Но ведь это именно она когда-то настаивала на том, что Мустафа должен видеться с матерью, что жестоко лишать Махидевран общения с единственным ребенком.

Сулейман хотел отправить его в один из санджаков, но на самом деле это, конечно же, было слишком рано. И потом, в таком случае полагалось, чтобы мать ехала с ним. А если Махидевран будет рядом, с психическим здоровьем парню придется попрощаться.

Выхода Хюррем пока никакого не видела и, пожалуй, впервые за достаточно длительный промежуток времени не смогла дать мужу никакого толкового совета.

– Единственное, что я могу посоветовать, – проводи с ним еще больше времени. Оставь пока в покое Ильяса. Ведь Мустафа – не только старший сын, он наследник престола.

– Мустафа не унаследует после меня престол, – резко ответил Сулейман. – Наследником будет Ильяс. И я собираюсь сделать Мустафу санджакбеем Амасьи.

Санджакбей Амасьи – это практически приговор: наследник престола по традиции становился губернатором Манисы.

Хюррем испугалась. О ней говорили много всего; припишут ей еще и то, что она лишила трона сына от своей бывшей соперницы – ей не привыкать. Но вот то, что начнут говорить об Ильясе? Что он интригует против своего старшего брата? А ведь будут! Никого не остановит то, что мальчику всего десять и что он просто не знает толка в интригах!

К тому же пойдет ли мальчику на пользу то, что он уже в таком возрасте узнает, что именно он является наследником?

Может быть, лучше бы Мустафе пока отправиться в Манису? А потом, если Сулейман не передумает, его можно будет перевести и в другую провинцию…

Замечательно. Об Ильясе она побеспокоилась, потому что он – ее сын. А почему бы не подумать и о Мустафе? Не поставить себя на его место? Каково будет мальчику, который уже станет считать себя наследником, потом вдруг узнать, что это не так?! Как в этой ситуации поступить правильнее?

Хюррем снова не знала. Попросила только об одном:

– Не отправляй его пока никуда. Он действительно еще просто мал.

– Я в таком возрасте был уже взрослым.

Ту же самую фразу она не раз слышала от мамы: «В твоем возрасте я…» Неужели скоро она и сама будет говорить такие слова Ильясу, Михримах?

– Вы разные. Не надо ожидать, что он будет полностью повторять тебя. Ты Сулейман, а он – Мустафа. Твои родители – Селим и Айше Хафса, а его – Сулейман и Махидевран.

– Ты думаешь, мой отец был лучшим отцом, чем я? Он совсем не занимался мною!

– Я хотела сказать совсем не это. Твоим воспитанием занималась мать.

– Больше – наставники.

– Наставники обучали тебя. Воспитывала – мать. Своим примером. Она воспитывала тебя если не в любви, то в почтении к отцу. Может быть, ты не видел отца, не чувствовал его ласки, но, по крайней мере, о нем мать не говорила тебе плохо, верно?

– Я понимаю, – кивнул он. – Ты думаешь, что Махидевран приложила свою руку…

– Ее можно понять. Она оскорбленная, брошенная женщина. Она чувствовала себя владычицей империи, а вдруг оказалась одинокой и никому не нужной.

– Она никогда не была владычицей империи. Потому что ее никогда не интересовало, что в этой империи происходит. Ее вообще ничего не интересовало, кроме нее самой. Вот теперь у нее и есть возможность: наслаждаться самой собой наедине с самой собой.

Жестко. Даже жестоко. Но – справедливо, ведь верно? Век такой: жестокий, но честный; никто не разводит розовые слюни…

Только вот эта жесткость и эта справедливость – чем они помогут Ильясу? Мустафе?

– Поручи Мустафе какое-нибудь дело. Что-то такое, что было бы ему по плечу. Пускай его кто-то контролирует, но так, чтобы Мустафа об этом не догадался. Поручи это кому-то, кому доверяешь.

– Я поручу Ибрагиму.

– Нет, только не Ибрагиму, – быстро ответила она.