Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 64

– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – неожиданно для самой себя спросила она.

Михримах кивнула и уселась прямо на пол, подтянув колени к подбородку. Все ее дети любили сидеть на полу. Все. Включая и маленького Мехмеда, который уже никогда, никогда…

Она почувствовала, как глаза ее наполняются слезами. И впервые за долгие годы Хюррем расплакалась в присутствии другого человека. Она рыдала взахлеб, развозя по лицу слезы и сопли, и жаловалась. На несправедливость людской молвы. На свекровь, которая все еще тихо доживала свой век в своих комнатах, практически в растительном состоянии. На Сулеймана, обида на которого, давно, казалось бы, умершая, вдруг вспыхнула с новой силой: как он мог, как мог оставить ее тогда одну!

На Мустафу, который был таким трудным мальчиком, а потом, когда все наконец утряслось, когда отношения с ним наладились – взял и погиб!

Михримах тихо гладила мать по голове. Когда истерика наконец закончилась, девочка попросила:

– Мама, а расскажи мне о своем детстве!

Слезы моментально высохли. О детстве? Она до сих пор никогда – никогда! – не врала своим детям. Когда-то, возможно, говорила не всю правду, просто потому, что они не все могли понять. Но сейчас… Что делать сейчас?

– Мама, мне так интересно! Ну расскажи, пожалуйста!

Хюррем задумалась. Отправить сейчас дочь – разрушить то хрупкое, невесомое, что между ними возникло сейчас; что-то более существенное, чем просто взаимоотношения матери с дочерью. Солгать? Рассказать какую-то вымышленную историю? Дети так чувствительны к вранью… Рассказать правду? Вообще немыслимо.

– А хочешь, я расскажу тебе сказку?

– О принцессе?

– Нет, не о принцессе. Просто… о девочке.

– О дочери водоноса?

Почему-то большинство сказок, которые няньки рассказывали ее детям, были о дочерях водоносов, в которых влюблялись наследные принцы.

– Нет. Не о дочери водоноса. О дочери… лекаря. Слушай. Если будет встречаться что-то непонятное – спрашивай, но я постараюсь объяснять сразу. Это было много-много лет вперед. Жила-была девочка. Ей было восемнадцать лет, и она была студенткой. Это означает…

Она окончила свою «сказку» уже далеко за полночь. Михримах слушала с открытым ртом и блестящими глазами; когда мать закончила рассказ, они еще некоторое время сидели молча.

– Ну, понравилась тебе сказка? – с напускной небрежностью поинтересовалась Хюррем.

Михримах кивнула. Пока молчит, но что делать, если девочка начнет задавать вопросы?

– Ты хочешь что-то спросить… сказать?

Дочь кивнула:

– Хочу. Мамочка, я тебя так люблю!

Глава 24

Еще одним «громом среди ясного неба» стала проигранная кампания против Азербайджана.

Ибрагим, до этого момента показывавший себя талантливым полководцем, совершил досадную оплошность: не выяснив обстановку, не проведя рекогносцировки, он отправил полки вперед – и они угодили в засаду. Из каждых десяти человек в живых осталось два-три. Жалкие остатки непобедимой доселе армии отступили в беспорядке.

Усугубляло вину то, что, похваляясь перед войском, Ибрагим называл себя Султан Сераскир, что означало «главнокомандующий». По тем временам – почти святотатство, ведь главнокомандующим не только считался, но и являлся сам Сулейман: чаще всего именно он и водил османские войска. Приравнять себя к султану было примерно то же самое, что назвать себя живым богом. И конечно же, об этом донесли не только Сулейману: «доброжелатели» постарались, чтобы это стало известно всему Стамбулу.

Смерти Великому визирю требовали все. И Сулейман принял такое решение.

– Но ты не можешь его казнить! Ты же давал клятву!

Сулейман был сумрачен.

– Давал. Но пойми, по-другому поступить просто невозможно!

– Но это же такая глупость! Ну, присвоил он себе титул, разве это имеет значение! Ведь именно благодаря ему мы заключили соглашение с французами!

– Именно он проиграл войну с Азербайджаном. И главное – не то, что проиграл, а то, что зря погубил столько народа. Это тоже произошло из-за того, что он возгордился сверх меры. Возгордился, посчитал, что способен самостоятельно принять решение, и, как результат, люди погибли зря.

– Ты не вернешь женам мужей, а матерям – сыновей, казнив еще и Ибрагима. Ты знаешь, я… недолюбливаю его, но…

– Полководец, который не думает о солдатах, должен быть наказан, – жестко ответил Сулейман. – Его судьба станет предостережением для других, которые готовы кинуть в бой полки, не обдумав как следует, нужно это делать или нет. И потом, я не хотел тебе говорить… Но один из родственников Ибрагима… Если говорить кратко, Ибрагим доверил исполнение некоторых из своих обязанностей одному из своих родственников, кажется троюродному брату. А тот запустил свои жадные руки туда, куда не должен был запускать: в казну.

– Ибрагим богат; ты сам одаривал его, причем одаривал достаточно щедро. Неужели он не может возместить убытки?

Сулейман удивился:

– Конечно, он возместит убытки. В случае казни по такому обвинению имущество казнимого поступает в казну. Неужели ты не понимаешь? Он не имел права назначать на такую должность вора; воровства не случилось бы, если бы Ибрагим контролировал действия своего родственника. Но он слишком доверился. Если бы он обнаружил преступные действия ранее, казнен был бы только его родственник.

– Но ведь Ибрагим не мог подумать… Это ведь все-таки брат!

– В таком случае не существует родственных отношений. На должности следует назначать людей, которые лучше всего могут справляться с исполнением обязанностей, этой должностью предусмотренных. А никак не тех, кого просто нужно… пристроить на хлебную должность.