Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 38

А ведь кто-то, помнится, порицал ту, настоящую, Роксолану за то, что она ничего не сделала для своей Родины… А сама-то ты? Имея в разы больше информации – даже при всем твоем наплевательском отношении к истории?

Да, она могла бы повлиять… и на будущее – в том числе. Могла бы. Только – как?

К примеру… Ну, к примеру…

Для начала нужно знать, чего ты хочешь добиться, милочка. Чтобы не было русско-турецкой войны? Заставить турок «побрататься» с Русью? Ага, как в старинной – то есть на сегодняшний день еще не сочиненной – песне «Русский с китайцем братья навек». Турки сами и не промышляют набегами на славянские земли, вместо них это делают татары, Турция «завязана» с Венгрией… Угу, надо пойти и сказать мужу: «Любимый, воевать с венграми – это нехорошо!» – так, что ли? Даже если Сулейман прекратит сейчас все войны – долго ли он продержится на троне? Кому нужен султан, который не занимается «упрочением» положения своей империи?

Тогда что? Просчитать наперед? А ты в состоянии – просчитать? Может быть, твоя мать и смогла бы, а так…

А впрочем, с чего начинать – она все же знала.

– Я могу поговорить с тем человеком, который спас меня?

Муж удивился:

– Я уже вознаградил его, сделал корбачи-баши.

«Распределитель похлебки» – главный человек в орте, это, безусловно, высокая должность. Султан высоко ценит жизнь своей жены, если сразу произвел простого янычара в корбачи-баши. Знать бы еще, что этот самый «простой янычар» делал под ее окнами.

– Я должна поговорить с ним.

Над переносицей мужа образовалась горизонтальная морщина. Недоволен.

Еще бы: он ради жены в последнее время и так сделал очень много такого, что вызвало недовольство всех его приближенных. Да что там приближенных – узнав о роспуске гарема, возроптал даже народ: султан рушит все устои!

А все же – распустил; придумал и осуществил, видимо просто поняв, чем был вызван ее визит во время встречи с послом, привезшим в качестве щедрого дара молодых невольниц.

Но еще и встреча с посторонним мужчиной…

– Он ведь спас мне жизнь. И я тоже хотела бы поблагодарить его.

А заодно и разузнать кое о чем. Только вот об этом уже мужу знать вовсе не обязательно.

Янычарский ага со странным титулом (теперь понятно, откуда взялось это самое «курбаши» – все очень просто: атаман – это тот, кто имеет право делить похлебку) оказался совершенно неожиданно русоволос и сероглаз. Нет, среди турок тоже было довольно много голубоглазых – по крайней мере, среди турчанок, которых в гарем продали их собственные родители. Но эта голубизна, а вернее – почти синева отличалась густотой и непроницаемостью; стоящий же перед ней сейчас парень был сероглаз… по-русски, что ли. Ее охватило смятение. Сердце билось не в груди – в горле: вот-вот выпрыгнет! Человек с родной земли… Казалось бы – какая разница, ведь все равно между ними пропасть: он родился в шестнадцатом веке, она – в конце двадцатого, а вот на тебе! Он для нее свой, все равно – свой, несмотря на целую временную пропасть.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась Хюррем по-русски и на всякий случай переспросила по-украински: – Як тэбэ зваты?

Изо всех сил старалась справиться с собой, соблюсти нейтральный тон, а голос все равно дрогнул.

Парень поднял на нее изумленные глаза и залился краской.

– Хасаном, моя госпожа. Теперь – Хасаном. А раньше…

Она загадала: если он сейчас скажет, что его звали… ну, пускай будет Иван или Василий, – то все у нее получится. Весь тот план, который еще не созрел в ее голове даже на десять процентов.

– Я не помню, – шепотом сказал янычар Хасан. – Меня… Я попал сюда совсем маленьким. Язык не забыл… почти – у нас много таких, как я.

Много. А вернее – почти все: янычарский корпус «пополнялся» детьми с Балкан, греками и – в первую очередь – славянами. Кого-то захватывали в плен, кого-то забирали в качестве «дани».

Ну, вот тебе и первая возможность: заставь своего мужа отказаться от пополнения корпуса янычар! Или – пускай берут только в тех регионах, которые платят дань?

А разве так честно? Что, болгары и греки хуже русских и украинцев?

Да, но Болгария и Греция – не твоя Родина…

А тебе от этого легче станет, что ли?

Думай, дуреха, думай!

Ах ты, Господи! Ведь человек ждет, на коленях стоит, а она…

– Поднимись, – жестко сказала она по-турецки. – Хочешь служить мне?

Вопрос вырвался сам, и только потом она задумалась: а что, собственно, она сказала? Что она знала об этом человеке кроме того, что славянин и что именно он подхватил ее, когда она грохнулась с балкона, при этом наверняка что-то повредив и себе? Просто почувствовала, что ему можно доверять, но вот насколько она развита, ее интуиция, не основанная, по сути, ни на чем?

Да и как – служить? Если ни одного мужчину сюда впускать не положено.

Не положено, а ведь впустили же! Ради нее впустили. Стало быть…

– Мне нужен свой человек там, на воле…

Вырвалось. Потом прикусила язык, а было уже поздно: слово вылетело. «На воле…» Стало быть, тут для нее тюрьма, что ли? Мужу донесут…

Да нет, не донесут, в этих словах ни для кого ничего предосудительного нет. Но Сулейману было бы обидно, услышь он такое.

– Мне нужны глаза и уши. Я…

Слишком долго не имела представления о том, что творится вокруг. Но этого Хасану тоже не объяснишь. Он – мусульманин, воспитанный в мусульманских традициях, а если что и помнит из своего детства, так женщины и на Руси тогда не слишком-то много прав имели. И вообще, пожалуй, надо меньше говорить. А то похоже, будто она оправдывается.

– Я знаю, Великий Султан назначил тебя корбачи-баши. Это большая должность. В твоем подчинении сейчас, я полагаю, порядка двухсот человек?