Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 50

– А кем ты наряжалась в детстве?

О, в детстве – на многочисленных детсадовских и школьных утренниках – она кем только не была! Снежинкой, зайчиком, лисичкой. Один раз даже грибом была. Но, пожалуй, роль гриба для венецианской вечеринки подходит мало.

– А кем бы ты хотел, чтобы я была?

Он ответил честно:

– Вообще не хотел бы, чтобы кто-то мог видеть твою красоту. Хочу, чтобы это право принадлежало только мне. Но если для тебя эта вечеринка так важна…

Вечеринка для нее и в самом деле была важна. По многим причинам. В первую очередь, конечно, ей был важен сам праздник: она «по-нормальному» не праздновала Новый год уже шесть лет!

Во-вторых – ей хотелось отпраздновать его с мужем. Может быть, праздник станет их семейной традицией.

Было еще и «в-третьих»: она очень хотела переговорить с венецианским послом. Так, как бы между прочим. Неофициально. Пообщаться намеками или полунамеками, чтобы он додумал все, чего она не произнесет вслух, сам. «Венецианская война», которая, по идее, должна случиться через десять лет, может быть предотвращена. Да и обратить внимание Карла V на Англию – на то, что англичане бессовестно обворовывают испанцев – все-таки испанцев, ведь по праву захватчика американский континент принадлежит им, – укравших золото, алмазы и другие ценности у индейцев.

Но пока она старалась об этом не думать. Зачем загадывать заранее, если неизвестно, согласится ли муж?

Вот если он даст окончательное согласие – тогда можно будет уже продумывать разговор.

На самом деле имелось еще и «в-четвертых»: как и произошло в книге, вечеринка давала ей возможность унизить Ибрагима. Отомстить за тот страх, за то гнетущее одиночество, что она пережила, сидя у него взаперти, пока он не подарил ее в гарем.

– Цыганкой?

Что – цыганкой? Кажется, задумавшись, она что-то прослушала… Ах да, какой костюм на вечеринку ей надеть!

Цыганка – это хороший вариант, но если легенды не лгут, то та, другая, Роксолана на вечеринку к Луиджи Грити отправилась именно в образе цыганочки, а для одного события двух совпадений уже многовато. Помнится, этот момент ей больше всего нравился в книге Загребельного: разговор султана с хасеки. Правда, у Загребельного их диалог был построен на цитировании сур из Корана. С этим, настоящим, Сулейманом у нее практически не было таких «соревнований»: она могла привести к месту некоторые цитаты, Сулейман с уважением относился к ее «знанию предмета», но, конечно, с ним она тягаться не могла. Поэтому он с удовольствием слушал ее споры с «придворными мудрецами», в частности – с наставником маленького Ильяса, но сам с ней спорил достаточно редко, а если спорил – то исключительно по поводу глобальных вопросов, а не таких мелочей, как пойти или нет на венецианскую вечеринку. А чего, собственно, спорить, если последнее слово в этом случае все равно оставалось за ним?

– Может быть, я буду зурначи?

– Но ведь для этого нужно уметь играть на зурне!

Она расхохоталась.

– Ну, во-первых, если ты нарядишься корсаром, это еще не означает, что ты сможешь провести свой корабль и причалить к берегу во время бури. Во-вторых – кто тебе сказал, что я не умею играть на зурне?

– Но я не видел, чтобы ты училась играть на зурне!

Она посерьезнела.

– Тебя слишком часто нет дома, друг мой, чтобы видеть, чему я учусь. Мы уже говорили с тобой о том, что ты мало внимания уделяешь детям. Да, брать с собой шехзаде Мустафу на войну, конечно, не следовало; но вот потихоньку приглашать его в Диван уже можно было бы и начинать.

– Ты хочешь быть зурначи?

Ну вот, как обычно: когда какая-то тема ему не подходит, он переводит разговор на другую.

– Да нет, я просто так сказала. Просто не хочу быть цыганкой – вот и все.

Ей удалось удивить мужа, рассказав о своих новых музыкальных умениях, но и он также сумел удивить свою Хюррем.

– В таком случае, раз уж ты хочешь настоящего праздника, пускай будет сюрприз. Придумай костюм сама, а я – обещаю! – не буду до самого дня вечеринки выпытывать, каков он будет.

Вечеринка удалась на славу. Купцы все как по мановению волшебной палочки «не узнавали» корсара в широком красном кушаке и коротком кожаном жилете, который сразу представился как Баба Арудж; а вот его спутница, Коломбина в торчащей юбке, сшитой из лоскутов, и в самом деле вызвала удивление.

– Неужели эта та самая Роксолана? – услышала Хюррем за своей спиной.

– Другому некому, – был ответ. – Султан настолько любит свою жену, что даже распустил гарем; не думаете же вы, что при этом он будет появляться в обществе с какой-то другой женщиной?

Она сновала туда-сюда, словно челнок. Там пригубила щербет; там стрельнула глазками. Там взяла с подноса кусочек чего-то необычайно вкусного, что ей так и не удалось идентифицировать. Слушала, смотрела, впитывала информацию всей кожей.

– Какие миленькие ножки! – шепнул ей кто-то прямо в ухо. Она резко обернулась, чтобы дать наглецу отпор, но того уже уводил толстый паша в ярко-синей маске; та часть лица наглеца, которая была видна из-под маски, сперва налилась дурной, багровой кровью, потом резко стала свинцово-белой. Так ему и надо. А толстый – это кто? Не посол ли? Она допустила ошибку, не поинтересовавшись этим заранее. Теперь, если поинтересоваться у мужа, выйдет некрасиво. Как будто она его использовала: обманула – сказала, что хочет на вечеринку, а на самом деле…

Ибрагима спросить, что ли? Вон он… шастает, одетый во все зеленое. Любимый цвет Сулеймана. Намеренно оделся так – или просто так вышло? Какой он все-таки противный…