Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Страница 69

И вправду – почерк на бумаге, что ей так навязчиво сует лекарь, не мужа. Это писал сын.

Она развернула бумагу. Первые слова дались ей с трудом: буквы прыгали и наезжали одна на другую. Она несколько раз моргнула, с силой сжимая веки. Сулейман-младший никогда не писал ей писем… Очередное нехорошее предчувствие сжало сердце. Что-то случилось с еще одним из ее сыновей, что-то плохое…

«Мама, я знаю, мне не может быть прощения… – писал ее второй сын, сын, рождения которого она в свое время так ожидала, сын, в которого вкладывала столько сил, сын, который, как она мечтала, сможет, сев на престол Османов, продолжить ту политику, которую начала она… Ее надежда. – Не может быть прощения, как не может быть прощения братоубийце. Да, я знаю, ты почему-то решила, что это отец убил Ильяса, – ты говорила об этом в бреду, когда я сидел рядом и держал тебя за руку. Отец… он боялся даже подойти к тебе. Он считает себя виноватым, хотя на самом деле его вины в том, что Ильяс погиб, нет. Ведь это сделал я.

Да, мама, это я застрелил своего старшего брата. Я должен рассказать тебе, как все произошло.

Я только вернулся и отправился к отцу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Сперва я собирался зайти вначале к тебе, но мне сказали, что у тебя Ильяс, и я решил, что не стоит мешать ему, он всегда ревниво относился и ко мне, и к Селиму, когда мы пытались отнять твое время, на которое, как он считал, он имеет права больше всех. Сейчас я думаю: лучше бы я пошел сперва к тебе, а к отцу – уже потом. Но что уже сейчас говорить о том, что могло бы быть. Я пошел к отцу. Я не велел докладывать, решил сделать сюрприз. Вот и сделал.

Я вошел и увидел… увидел…

Отец сидел в своем любимом кресле, растерянный, а перед ним стоял человек и наставлял на него пистолет. Клянусь, мама, в тот момент я не видел, кто целится в отца из пистолета! Я видел только оружие и знал, что под прицелом находится один из самых дорогих мне людей.

Я взвел курок и, крикнув, выстрелил. Человек, который держал под прицелом отца, повернулся, и я увидел, что это мой старший брат. Клянусь, мама, я уже ничего не мог сделать, ведь пуля уже летела. Мне казалось, что она летит так долго, долго; я крикнул, а Ильяс успел удивиться, но было уже поздно. Он удивился и упал, и я сперва не поверил, а когда отец бросился к нему и подхватил его голову, я понял, что старшего брата у меня больше нет.

Потом не помню. Ничего не помню. Потом я увидел тебя. Свою мать, которую я лишил одного из сыновей.

Потом опять не помню. А потом отец ударил меня по лицу. Больно ударил. И сказал, чтобы я взял себя в руки. Ильяса унесли, вообще, кроме меня и отца, в комнате никого не было. И он объяснил, что Ильяс на самом деле не хотел ничего плохого.

Прости меня, мама. Я лишил тебя одного сына, а сейчас я лишу тебя второго, но жить братоубийцей я не могу. Прощай, мама! Я очень люблю тебя и отца».

– Что вы делаете! Вам надо лежать!

– Мне нужно…

Ей срочно нужно идти. Может быть, она еще успеет. Успеет остановить.

– Помогите мне.

– Вы убьете себя!

Дурак. Он что, не знает, что с правящими особами так не разговаривают? И он не в своей этой… Европе.

– Если вы не хотите лишиться головы, то помогите мне подняться и дойти, куда я скажу.

Лекарь закатывал глаза, что-то бормотал, но все же помог ей встать, обуться; подскочила служанка, что-то накинула ей на плечи.

Первые шаги дались с трудом, шаге на десятом ей показалось, что стало легче – и тут же чуть не упала.

Лекарь подхватил ее на руки. Наверное, стены этого дворца такого вообще никогда не видели – чтобы жену султана тащил на руках посторонний мужчина, в придачу – не евнух, да еще и европеец. Впрочем, этот дворец многое что увидел впервые, когда она появилась тут.

– Несите меня к сыну. Ну, живо!

Лекарь возражать не стал, но и нести не стал. Пощелкал пальцами; откуда-то возникли евнухи, подхватили.

– Несите госпожу в ее комнату.

– Нет! – крикнула она, удивляясь, откуда у нее взялись силы на крик. – Нет! Несите меня к сыну!

Где Сулейман? Ведь он ничего не знает! Сын написал письмо ей…

– Срочно пошлите за моим… За Великим Султаном! Срочно…

Она открыла глаза. Она снова была в своей комнате. Ее не послушались и принесли сюда. Наверное, она потеряла сознание. Но все же – должны были выполнить ее приказ. Хасеки она или кто?! Те, кто ослушался, должны быть наказаны…

Кто-то сжал ее пальцы. Кто-то… Сулейман. Муж.

– Что… что…

Он ткнулся лбом в ее руки.

Слегка приподнявшись на локтях, она увидела, что плечи Сулеймана крупно трясутся. Он плакал.

Она поняла все без слов. Она опоздала. Снова опоздала.

В груди пекло. Лоб стал мокрым. Господи, кто бы ты ни был – христианский, мусульманский, – за что караешь? За что?!

– Наш сын…

Сулейман поднял мокрое от слез лицо. Она впервые видела его плачущим – впервые за тридцать пять лет. Своего сильного, гордого, жесткого, а порой даже и жестокого мужа, который за два дня потерял двоих взрослых сыновей.

– Наш сын убил себя.

– Как это произошло?

Зачем она спрашивает? Не все ли равно, принял ли он яд или свел счеты с жизнью каким-то другим способом? Может, лучше не знать об этом?

– Это я… я виноват… Я не сумел…

Она вцепилась в руку Сулеймана.

– Объясни мне, как это произошло. Что хотел от тебя Ильяс? Почему он угрожал тебе?

Зачем, зачем этот вопрос? Ведь ты знаешь ответ. Подсознательно – но знаешь!

– Он хотел, чтобы я отрекся. Отдал престол ему. Сказал, что лучше меня понимает, что сейчас нужно державе.

Муж снова зарыдал.

Ну вот тебе и ответ, железная султанша. Сулейман виноват в гибели двоих сыновей? Сулейман-младший убил брата? Нет, это все ты, ты сама, твоих рук дело!